СпортТрудно в двух словах объяснить, почему вот уже на протяжении 20 лет люди не прыгают в длину под девять метров. Почему этого не происходило до 1968 года, когда на Олимпийских играх в Мехико случился легендарный «прыжок в XXI век» Бимона на 8,90, более или менее понятно – в те годы человечество просто не подозревало, что такое вообще возможно. Но и почти полвека спустя, когда легкоатлеты стали значительно быстрее бежать стометровку, дальше метать копье и прыгать в высоту, прыжки под девять метров остались яркими, но единичными вспышками.

Особняком стоит прыжковый турнир чемпионата мира 1991 года в Токио, вошедший в историю мирового спорта. Два гениальных прыгуна, Карл Льюис и Майк Пауэлл, загнали друг друга в такие дали, что победителем из этой резни мог выйти только новый рекордсмен мира. Им стал Пауэлл. И его рекорд – 8,95 – никем по-прежнему не превзойден.

– Боб, Усэйн Болт сможет далеко прыгать в длину, если все-таки решится?

– А я не знаю… Я не знаю, потому что никогда в жизни не видел, как он прыгает в длину. Каждый спринтер может прыгать. Такова природа прыжка. В длине вообще может быть все что угодно. Можно сегодня быть лучшим из лучших, а завтра растерять концентрацию и стать последним. История знает примеры, когда великие спринтеры становились прыгунами. Мы знаем Карла Льюиса. Но в целом «горизонтальные» и «вертикальные» дисциплины совершенно разные.

– А в чем проблема? Разве мастерство прыгуна не заключается в умении вложить природную скорость в прыжок?

– Это не вопрос скорости. Вернее, не только вопрос скорости. Мы видели в Тэгу парня, который раньше бегал спринт, а на чемпионате мира стал третьим (Нгонидажа Макуша из Зимбабве). Но спринт – это спринт, а если мы говорим о настоящих прыжках в длину, если мы говорим о высоком искусстве, если мы говорим о способности прыгать за 8.80м, то все-таки нужно родиться прыгуном…

Я как сейчас помню то утро 30 августа 1991 года. В шесть утра мне позвонил мой друг Рон Фримэн. И просто сказал: «It’s gone» («Его больше нет».) Он сказал, что моего рекорда больше нет и что джентльмен по имени Майк Пауэлл отнял его у меня. Я сначала никак не мог врубиться, как-никак шесть утра, что частичка моей жизни перестала существовать. А потом вдруг поймал себя на мысли о том, какой Майк должно быть красавец. Какой у него случился прыжок, господи! Я видел рекордный прыжок в записи. Это был удивительный прыжок. Прыжок-подпись. Визитная карточка. В момент отталкивания у Майка на лице было написано: «Я сейчас сделаю это!» Агрессивный, удивительный прыжок! Мне понравилось, Майк, как ты сказал, что прыгал не ради мирового рекорда, а ради победы. Это очень хорошие слова, парень. Я всегда выходил в сектор, чтобы победить. Только победа по-настоящему значима. Думаете, Карл Льюис счастлив, что он первым побил мой рекорд в тот день в Токио (Бимон сказал именно так, несмотря на то, что попытка Льюиса на 8,91 не была засчитана из-за сильного попутного ветра.)? Я думаю, что нет. У Карла был шанс в тот день. Это тоже был ЕГО день. Но он остался в памяти людей человеком, который проиграл.

Я никогда по-настоящему не дрожал за свой рекорд. Рекорды существуют для того, чтобы их били. Я быстро смирился.Не хотеть терять мировой рекорд – это здоровое состояние настоящего спортсмена. Я перестал быть рекордсменом мира, но я тешу себя мыслью о том, что мне принадлежит олимпийский рекорд. Это для меня по-настоящему важно. Я всегда хотел показать свой максимальный результат не на каком-нибудь дурацком, никому не нужном турнире, а именно на Олимпийских играх.

– Почему?

– Для людей моего поколения Олимпийские игры значили больше, чем они значат для людей сейчас. 60-е – время турбулентности, бунтарства. В 63-м убили президента Джона Кеннеди. В 68-м убили другого Кеннеди (младшего брата Джона – Роберта Кеннеди). Кажется, это произошло незадолго до нашего отъезда в Мехико. Мы говорили о Вьетнаме. Мы говорили о наркотиках, которые стали распространяться в университетах. Все эти ЛСД – о, как это было круто в мое время! Мы обсуждали женщин, их права и то, настолько ли они необходимы обществу, как они сами утверждали. После Мехико двум нашим олимпийцам всерьез угрожали – те не смогли победить на Играх. Это были другие времена…

– Вы никогда не жалели о том, что ваш рекорд простоял так много лет, что у вас не осталось возможности ответить в секторе человеку, отобравшему его у вас?

– Я никогда ни о чем по-настоящему не жалел. Ни когда отказался совмещать длину и тройной, где мои дела шли неплохо. Ни тогда, когда бросил прыгать в длину и стал играть в баскетбол в «Финикс Санз». Человек должен постоянно искать что-то новое, но заниматься чем-то одним. Только одним, это обязательное условие успеха. И тогда может наступить ТОТ САМЫЙ день, который наступил для меня 18 октября 68-го.

– На Олимпийских играх за каждой историей всегда стоит другая история, – наконец, продолжил Боб. – ТОТ день наступил потому, что я сумел удержать победу внутри себя. В квалификации я завалил две попытки, и у меня оставался только один шанс попасть в финал. Пан или пропал. И я использовал этот шанс.

В день финала небо было все затянуто тучами. Когда началась первая попытка, закончился дождь, который шел около трех часов. Я прыгнул, и в это мгновение дождь пошел снова. Я помню это очень хорошо. Это удивительно на самом деле. Я хочу сказать, что в любом деле существует цепочка обстоятельств, против которых ты бессилен. Я знал, как нужно прыгать в дождь, я умел это делать. Но давайте представим, что дождь начался бы на минуту раньше. Я мог не прыгнуть так, как прыгнул. Я наверняка не смог бы в дождь прыгнуть на 8,90, черт вас всех разбери!

-Вы можете объяснить, почему мировой рекорд 1935 года Джесси Оуэнса – 8,13 – считается высоким результатом даже сегодня?

– Для того чтобы прыгать далеко, нужно уметь быть бесстрашным. Как вложить гигантскую скорость в 20-сантиметровую планку, чтобы высоко взлететь, как можно дольше сохранять фазу полета и не сильно удариться при приземлении? Знаете, многие не понимают, когда смотрят соревнования, что прыгать в длину – это больно. Прыжки – очень комплексный вид, тут масса нюансов. И оказаться в идеальной позиции для прыжка это очень, очень непросто. Я вам больше скажу: ты можешь прыгать всю жизнь и так и не поймать это ощущение.

– Боб, кстати, а ты успел познакомиться с Джесси Оэунсом?

– Да.

Прыжок Бимона в XXI век и все, что сопутствовало ему, давно стало достоянием общественности. Темные пятна остались только в вопросе, что ему предшествовало. А остались они только потому, что так захотел сам Бимон. Однажды он проговорился, что ночь накануне финала провел в одном мексиканском борделе, но еще ни разу публично этого не повторил. Нас очень интересовал этот момент.

– Боб, скажите честно, это был секс?

– Э-э-э… – ответил Боб, заерзав на диване. – Я хочу сказать, что та ночь, накануне рекорда, была прекрасной. Так и напишите – прекрасная, удивительная ночь. Я точно помню, что целовался. Да, я целовался.

Залишити відповідь